Сознание – будто гладкая поверхность непотревоженной воды. Что случится, если эта вода вскипит? «Все, что было – опусти». Глаза Учихи Итачи похожи на врата в Бездну, думает Какаси. Страха нет – все на удивление правильно. Должно быть, именно так себя чувствуют грешники, которым пришла пора спуститься в Ад, чтобы ответить за все… за все. Чтобы умереть. Смерть – не конец, думает Какаси. Смерть – это только начало. А вот жизнь – мучение, которое может тянуться намного, намного дольше, чем семьдесят два часа. Мечи в тело – боль. Но я выдержу, Учиха Итачи. Сутки. Двое. Трое. Столько, сколько продлится твое гендзюцу, и еще немного – потому что я это заслужил. Ведь, в конце концов, каждый носит свой Ад в себе – и расплачивается не по грехам своим, но по мере того, насколько считает себя виноватым. А моя вина – велика, как небо, глубока, как океан; так я ее чувствую. Все, кого любил, все мои друзья – мертвы, и не без моей вины; я пережил своего учителя и воспитываю его сына, но не он мой любимый ученик; а тот, кто любимый, кто напоминает мне моего лучшего друга – в нем Тьма, и я ничего не могу с этим поделать. Ты ведь знаешь, Учиха Итачи. Ты сам заронил в него ростки этой Тьмы – из любви… Худшие злодеяния вершатся во имя любви. Ради нее жертвуют всем; из-за нее сходят с ума. Из-за нее убивают свою семью и, стоя среди трупов, чувствуют: выхода нет. Это вечная ловушка, которую одни называют Любовь, а другие зовут Смертью; это жизнь. «Все, что было – опусти». Боль становится просто невыносимой, и Какаси вдруг понимает, что не висит, как раньше, на кресте, принимая вину на себя; теперь он лежит на ровной, гладкой поверхности, а над головой у него раскинулось белое Ничто, Абсолютное Белое, похожее на небо, которое вместо звезд усыпано бесчисленными хищно-алыми глазами. Взгляд этих глаз вовсе не кажется Какаси враждебным. Просто нездешняя, невозможная мудрость, которую не дано постигнуть живущим; о ней не сможет узнать Саске, о ней не успел узнать Обито, а сам Какаси – не в счет. Глаз, который достался ему в наследство, никогда не будет воротами в Ад для всех; разве что в его единоличный. «Все, что было – опусти». Какаси кажется почему-то, что привычная маска исчезла с лица; он лежит под бело-красным небом и смотрит в него таким же красным глазом. И ему кажется, будто сумел-таки прикоснуться к этой чуждой, непостижимой мудрости. Второй глаз Какаси закрыт; может, потому он не узнает двоих улыбающихся детей, которые будто бы обнимают его и что-то весело говорят; они смеются, а глаза их закрыты, и это хорошо. Какаси не хочет, чтобы они видели это странное, почему-то безумно притягательное небо, принадлежащее – он знает, чей это Мангеке – Учихе Итачи. Ни тому, кто почти всю жизнь скрывал глаза за оранжевым пластиком очков, ни другому, который слеп, но, возможно, прозреет, не стоит видеть такое небо. Странно, думает Какаси, как странно. Ведь Учиха Итачи живет под этим пустым небом всю жизнь и, наверное, устал ждать смерти. Какаси может его понять. «Все, что было – опусти». Жизнь ужасна, думает Какаси, когда Учиха Итачи склоняется над ним, – глаза в глаза, вернее, в глаз; возможно, этим глазом, оставленным мне Обито, я и вижу прошлое? – и ужасно медленное умирание, когда все понимаешь и чувствуешь. Когда можно выбирать, что делать в свою последнюю ночь. Можно смеяться – хриплым, захлебывающимся смехом, и давиться им, и давиться собой; под утро стены смыкаются вокруг неверно-живого – последний удар сердца. Молчаливое откровение под аккомпанемент ненавистного рассвета за плотно прикрытым окном… Жизнь и есть медленное умирание; а смерть – смерть нежна, как Учиха Итачи. - Все, что было – опусти, - говорит Итачи – и заносит над Какаси катану. Это уже привычно – сейчас будет боль, которую трудно вынести, даже будучи тренированным синоби, а потом… Но боли нет, хотя катана и вонзилась в то, что здесь – пол; Какаси не может понять, пронзила ли она его горло, а руками проверить не получается, он не может пошевелиться, и дети… эти дети. У того, со сдвинутыми на лоб пластиковыми очками, из уголка губ течет кровь. Он улыбается и, похоже, хочет увидеть этот мир как есть; не надо, пытается сказать Какаси. Не открывай глаза. Но с губ не срывается и звука; он может только остановившимся взглядом смотреть в пустые провалы глазниц, из которых зовет к себе могильная земля – и потом, переведя взор на любимого ученика, видеть кровавое месиво вместо его глаз. - Смотри на меня, - говорит Учиха Итачи, и Какаси вынужден повиноваться; а потом Итачи, наклонившись, касается губами его губ. - Отпусти. Дети исчезают, будто их и близко не было; смерть нежна, думает Какаси. Смерть не любит никого, но еще никому не отказала в помощи… *** - Тебе должно быть стыдно, - сказала Цунадэ. – Проиграл всего двум противникам. Я-то думала, ты гений. - Прошу прощения, - тихо извинился Какаси. Он сам не знал, за что извиняется – за то, что проиграл? Или потому, что после проигрыша груз на его душе стал намного легче? «Это еще не конец, Учиха Итачи. Это еще не конец».
-
-
21.03.2011 в 00:00Сознание – будто гладкая поверхность непотревоженной воды.
Что случится, если эта вода вскипит?
«Все, что было – опусти».
Глаза Учихи Итачи похожи на врата в Бездну, думает Какаси. Страха нет – все на удивление правильно. Должно быть, именно так себя чувствуют грешники, которым пришла пора спуститься в Ад, чтобы ответить за все… за все.
Чтобы умереть.
Смерть – не конец, думает Какаси. Смерть – это только начало. А вот жизнь – мучение, которое может тянуться намного, намного дольше, чем семьдесят два часа.
Мечи в тело – боль. Но я выдержу, Учиха Итачи. Сутки. Двое. Трое. Столько, сколько продлится твое гендзюцу, и еще немного – потому что я это заслужил.
Ведь, в конце концов, каждый носит свой Ад в себе – и расплачивается не по грехам своим, но по мере того, насколько считает себя виноватым.
А моя вина – велика, как небо, глубока, как океан; так я ее чувствую.
Все, кого любил, все мои друзья – мертвы, и не без моей вины; я пережил своего учителя и воспитываю его сына, но не он мой любимый ученик; а тот, кто любимый, кто напоминает мне моего лучшего друга – в нем Тьма, и я ничего не могу с этим поделать. Ты ведь знаешь, Учиха Итачи. Ты сам заронил в него ростки этой Тьмы – из любви…
Худшие злодеяния вершатся во имя любви. Ради нее жертвуют всем; из-за нее сходят с ума.
Из-за нее убивают свою семью и, стоя среди трупов, чувствуют: выхода нет. Это вечная ловушка, которую одни называют Любовь, а другие зовут Смертью; это жизнь.
«Все, что было – опусти».
Боль становится просто невыносимой, и Какаси вдруг понимает, что не висит, как раньше, на кресте, принимая вину на себя; теперь он лежит на ровной, гладкой поверхности, а над головой у него раскинулось белое Ничто, Абсолютное Белое, похожее на небо, которое вместо звезд усыпано бесчисленными хищно-алыми глазами.
Взгляд этих глаз вовсе не кажется Какаси враждебным. Просто нездешняя, невозможная мудрость, которую не дано постигнуть живущим; о ней не сможет узнать Саске, о ней не успел узнать Обито, а сам Какаси – не в счет. Глаз, который достался ему в наследство, никогда не будет воротами в Ад для всех; разве что в его единоличный.
«Все, что было – опусти».
Какаси кажется почему-то, что привычная маска исчезла с лица; он лежит под бело-красным небом и смотрит в него таким же красным глазом. И ему кажется, будто сумел-таки прикоснуться к этой чуждой, непостижимой мудрости.
Второй глаз Какаси закрыт; может, потому он не узнает двоих улыбающихся детей, которые будто бы обнимают его и что-то весело говорят; они смеются, а глаза их закрыты, и это хорошо. Какаси не хочет, чтобы они видели это странное, почему-то безумно притягательное небо, принадлежащее – он знает, чей это Мангеке – Учихе Итачи.
Ни тому, кто почти всю жизнь скрывал глаза за оранжевым пластиком очков, ни другому, который слеп, но, возможно, прозреет, не стоит видеть такое небо.
Странно, думает Какаси, как странно. Ведь Учиха Итачи живет под этим пустым небом всю жизнь и, наверное, устал ждать смерти.
Какаси может его понять.
«Все, что было – опусти».
Жизнь ужасна, думает Какаси, когда Учиха Итачи склоняется над ним, – глаза в глаза, вернее, в глаз; возможно, этим глазом, оставленным мне Обито, я и вижу прошлое? – и ужасно медленное умирание, когда все понимаешь и чувствуешь. Когда можно выбирать, что делать в свою последнюю ночь. Можно смеяться – хриплым, захлебывающимся смехом, и давиться им, и давиться собой; под утро стены смыкаются вокруг неверно-живого – последний удар сердца. Молчаливое откровение под аккомпанемент ненавистного рассвета за плотно прикрытым окном…
Жизнь и есть медленное умирание; а смерть – смерть нежна, как Учиха Итачи.
- Все, что было – опусти, - говорит Итачи – и заносит над Какаси катану. Это уже привычно – сейчас будет боль, которую трудно вынести, даже будучи тренированным синоби, а потом…
Но боли нет, хотя катана и вонзилась в то, что здесь – пол; Какаси не может понять, пронзила ли она его горло, а руками проверить не получается, он не может пошевелиться, и дети… эти дети.
У того, со сдвинутыми на лоб пластиковыми очками, из уголка губ течет кровь. Он улыбается и, похоже, хочет увидеть этот мир как есть; не надо, пытается сказать Какаси. Не открывай глаза.
Но с губ не срывается и звука; он может только остановившимся взглядом смотреть в пустые провалы глазниц, из которых зовет к себе могильная земля – и потом, переведя взор на любимого ученика, видеть кровавое месиво вместо его глаз.
- Смотри на меня, - говорит Учиха Итачи, и Какаси вынужден повиноваться; а потом Итачи, наклонившись, касается губами его губ.
- Отпусти.
Дети исчезают, будто их и близко не было; смерть нежна, думает Какаси.
Смерть не любит никого, но еще никому не отказала в помощи…
***
- Тебе должно быть стыдно, - сказала Цунадэ. – Проиграл всего двум противникам. Я-то думала, ты гений.
- Прошу прощения, - тихо извинился Какаси.
Он сам не знал, за что извиняется – за то, что проиграл?
Или потому, что после проигрыша груз на его душе стал намного легче?
«Это еще не конец, Учиха Итачи.
Это еще не конец».
-
-
22.03.2011 в 03:01А в фики порой можно выплеснуть боль.-
-
29.03.2011 в 21:23Очень приятно, что вы прочитали.
Автор.